когда-то это был хороший и добрый ребёнок, но все дети вырастают... "и это тревожно".
читать дальшеЯ стал отступником. В тот момент, когда атомы кислорода коснулись моего языка, глотки, лёгких. Когда я вдохнул так, что моё преступление немедленно стало моим наказанием. Рёбра трещали и трескались. Раздирали мясо и кожу, столько времени стягивающих моё грехопадение. Скрывающих. До болезненной икоты. Рвущееся всё это время наружу чудовище большой жизни хлестало хвостом—что толстой дубиной—по бокам. Изнутри. Жгло. Жгло холодом. Позвоночник крошился; печень, почки, селезёнка, метры кишечника—всё это ,истерично дёрнувшись, протестующее взметнувшись всего раз, застыло, повисло в каком-то вакууме. Напряжение переходило из средней части туловища по шее к голове. Воздух, кажется, подпирал череп; мозг, решительно отказываясь участвовать в подобных безумиях, подавал в отставку, тонкие нити, на которых держались глаза, туго натянулись и безумно болели, а сами глаза уже давно пытались вылететь из глазниц. Кожа скальпа вроде бы тоже натянулась, но за это отвечать не могу, потому что сознание, также наполнившееся всасываемыми мною газами, улетело, кружась в студёном небе. Сколько я уже его не видел? Видел ли я его вообще когда-нибудь? Или всю жизнь просто верил тому, что мне про него говорили? Голубое? далёкое? однотонное?—едва ли. Всё не так, как казалось, всё не так, не так, не так, не так, не так… Тяжёлое, почти что стотонное чувство начало перетекать в ноги, плавно протекая по хребтине—снаружи и по желудку—внутри. Это было похоже на жидкий холодный металл. Бывает такое? Не знаю. Ничего не знаю. Ни одно из знаний мне не принадлежит, ни одно не получено самим, ни одно мне не дали опровергнуть, а теперь, наполнившееся воздухом, раздувшееся до таких гигантских размеров, что можно судить обо всём отстранённо, моё «я», поняло, что всё было ложью. Знания, вложенные каменными плитами в библиотеку моего мироощущения, составлены из чужих мыслей, из предложений, не имеющих реального смысла, из слов, которых я не понимаю, из символов другой, умершей во мне цивилизации. А я хочу жить! Единственное, что я даже не знаю, а рефлекторно ощущаю, на самом диком, заброшенном, животном, несомненно более мудром, уровне. Животные—безмолвны, а значит нет слов, которые расскажут, что заключалось в этом моём желании, порыве, вздохе—первом за все беспробудные тысячелетия человеческого разума. Поэтому ничто не оправдает меня в глазах тех, для кого теперь я не могу придумать наименования: механизмы? самодовольные механизмы? белковые тела? самодовольные механизмы белковых тел? Бред… Кажется, у меня начался бред. Как давно? Ноги, залитые металлом, буквально прилипли к каменным плитам площадки. Отдирать их придётся со значительными усилиями—они буквально вросли в пол. А когда я их оторву, я смогу со скоростью вихря за счёт выпускаемого из тела воздуха промчаться по всему земному шару, засвидетельствовать своё почтение каждой, поднятой от земли моим полётом, былинке, увидеть все цвета-краски мира и решить-таки, какой набор должна включать в себя радуга. Постепенно, по малой крупице я соберу себя—из запахов и вкусов, из шума и ощущения, из глубины и поверхности. Я буду. Я буду. Что-то неуловимо проскальзывает по щекам. Я буду. Моя первая осмысленная фраза. Моя первая цель. Кредо. Мечта. Неуловимо-достижимое. Я дышу—в глазах расходятся разноцветные сизо-бурые круги. Можно начинать свой полёт. Можно ли? За спиной оглушительно хлопнула дверь—Боже всевышний—как ножом по натянутым барабанным перепонкам. С трудом из-за переполненности поворачиваюсь к источнику. Ну, да, так и есть—нечто, механизм, один из тех, кто всё это время сдерживал меня, как и все другие, которые прикрывались родственно-человеческо-душевными связями. Ими же и сковывали. Уходи. Я не могу тебя ненавидеть и не могу тебе мстить, потому что не за что—я только что родился. Окидываю его взглядом, всего, и обнаруживаю, что его лицевое желе мелко трясётся, и где-то из сокровищниц генетической памяти вылавливаю, что это не к добру, как и бледно-асфальтный оттенок той резины, которая покрывает всю эту технику.
—О, да, мой дорогой,—нежно-ледяным голосом мудрости шепчет подсознание—вот ты и встретился со Страхом, а также и с сопутствующей ей всегда Ненавистью. Если переживёшь эту встречу, сможешь ещё не раз их понаблюдать на человеческих лицах. Что? Почему, говоришь, «если переживу»? Ну, родной, это же на поверхности. Это существо—маленький бледный потный пацанёнок, тень и духовное ничто, сейчас тебя убьёт. Видишь, как шлёпают бессильные губёнки? За ними скрывается мощный призыв к человеческому чувству стадности. Люди очень любят травить зверя человеческим стадом, толпой. Тебя поймают, четвертуют, нашинкуют и вынут-таки из тебя твою юную жизнь, а затем с пафосными, полными гордости за свершённое, речами вернут здоровому, так они считают, обществу. Ты станешь одним из них и думать забудешь о всяких там вдохах.
В голове откровенный кавардак. Может, потому, что я до сих пор не выдохнул. Конечности заледенели, онемели. А в желудке или где-то под ним скапливается странное жгучее тошнотворное чувство. Я не хочу, не хочу, не хочу, не хочу… Бледный и трясущийся механизм, подчинённый общей системе с ужасом взирает на моё не законченное пока преступление. Я точно знаю, что где-то в глубине его мозга, среди винтиков и шестерёнок уже созрел крик, который прорвёт морозный воздух и поразит меня в грудь широким лезвием кары. Меня казнят, четвертуют, разрежут, запихнут в банки с растворами и будут водить механических детей на экскурсию в Кунсткамеру, чтобы дать им поглазеть на меня. Я не хочу, не хочу, не хочу, не хочу…
Не знаю как, но я оказался рядом с ним, непонятно какими силами поднял тяжеленные, надутые, ставшим от таких мыслей ледяным, воздухом, необъяснимым движением я положил их ему на шею…и сдавил. Кажется, он пытался биться, рваться из моих трещащих от напряжения рук, царапал их, разрезая острыми ногтями, ставшую бесчувственной, кожу, оставляя красные и вишнёвые полосы. Его лицо приобретало почти малиновый оттенок из-за невозможности выкрикнуть слова призыва, наказания, проклятия. Они застревали в нём, в его бешено крутящихся винтах, и стопорили их работу. В конце концов он перестал биться, обмяк, но я не мог заставить свои пальцы разжаться, потому что иначе неминуемо меня бы настиг его крик. Грудой металлолома он начал сползать вниз и потянул за собой меня. Этого последнего издевательства над собой мой организм стерпеть не смог. Через секунду после того, как упал этот мешок с деталями, моё тело ,взорвавшееся, убитое жизнью, рухнуло на каменное покрытие.
Где-то над далёкими океанами летали тёплые ветра.
@настроение: о, боже, это - ностальгия!
@темы: рассказ